Русские в Ингушетии и Чечне: полный исход

В последнее десятилетие отток русского населения из Чечни и Ингушетии был особенно значительным. И это при том, что именно из этих республик и в предыдущее десятилетие выехало довольно много русских. Тем не менее, за 1989-1998 год русских из Чечни и Ингушетии выехало в 4,5 раза больше, чем с 1979 по 1988 год. Это вызвано несколькими причинами, однако основными для миграции русских, в частности из Чечни, являются провозглашение в последней в 1991 году «независимости» и начало «строительства» в последующие годы так называемого «исламского государства». Именно в результате этого русские де-факто практически сразу же потеряли статус полноправных граждан республики.

Произошедшее вскоре с русским населением Чечни было известно всей стране, но только не тогдашнему российскому руководству – ни на одних из многочисленных переговоров с чеченскими лидерами вопрос о положении русских в Чечне не обсуждался. Чеченское же руководство, тем временем, проводило целенаправленную антирусскую политику. В результате численность русских в Чечне к 1999 году не превышала 25 тысяч человек, в то время как на момент провозглашения «независимости» Чечни в октябре 1991 года на «чеченской» территории бывшей Чечено-Ингушской Республики проживало около 220-240 тысяч русских.

Что же касается Ингушетии, то одна из причин значительной миграции русских из этой республики в начале 1990-х годов – это страхи развития «чеченского сценария». Кроме того, не могли не повлиять и проявления сильных антирусских, в частности, антиказачьих настроений в 1990-1992 годах, приведшие к жертвам среди русского населения.

Осетино-ингушский вооруженный конфликт осени 1992 года также усилил миграцию русских из Ингушетии, поскольку русских из районов компактного проживания «выдавливали» десятки тысяч вынужденных переселенцев-ингушей из Северной Осетии. Так, значительной части русского населения Ингушетии, компактно проживавшей в Сунженском районе, пришлось покинуть республику. Этот район в 1989-1993 годах стал очагом напряженности между ингушами и русским населением, а с января 1992 года - объектом территориального конфликта между Чеченской Республикой и Ингушетией. И именно из Сунженского района уехало более 18 тысяч человек или около 75% русского населения «ингушских» районов бывшей Чечено-Ингушской Республики.

Только в 1991-1992 годах из Чеченской и Ингушской республик уехало около 120 тысяч человек, или 40% русского населения бывшей Чечено-Ингушской АССР. В дальнейшем этнополитическая ситуация как в регионе в целом, так и в Ингушетии в частности, только обострялась и исход русских продолжился. За период с 1989 по 1998 год численность русских в Чечне и Ингушетии уменьшилась по разным оценкам почти на 266 тысяч человек, в том числе за счёт миграционного оттока - на 257 тысяч. Удельный вес русских в численности населения указанных республик составил на начало 1999 года соответственно 4,2 и 1,1%, тогда как в 1989 году в численности всего населения Чечено-Ингушетии русские составляли четвертую часть - 23,1%.

Переходя к анализу причин описанной ситуации, можно выделить несколько факторов, прямо или косвенно влияющих на отток русского населения с Кавказа. Они с одной стороны тесно связаны и взаимообуславливают друг друга, с другой – имеют ряд собственных нюансов.

Первый из них связан с этно-территориальными конфликтами на Северном Кавказе. Естественно, что данный фактор является определяющим при анализе ситуации не только в самих «горячих точках», но и на прилегающих к ним территориях. К тому же, часто такие конфликты имеют «тлеющий» характер, однако их жертвами продолжают становиться представители мирного населения. При этом принципиально важным является то обстоятельство, что отнюдь не все и даже не большинство переселенцев из «горячих точек» подпадают под классическую категорию вынужденных военных переселенцев.

Интересно отметить, что наиболее интенсивное сокращение русских в Чечне и Ингушетии приходится не на период военной кампании 1995-1996 года, а как раз на период так называемого «хасавьюртовского мира». Данный период характеризуется парадоксальной ситуацией, при которой легально принадлежность Чечни к России была закреплена, но, при этом, по сути, была легитимизирована внеправовая политика этнодоминации на территории республики. В течение этого периода тысячи русских были не только насильственно изгнаны с мест своего проживания, но и лишены собственности или же просто убиты. Справедливости ради надо сказать, что хотя и в гораздо менее чудовищных масштабах, такая тенденция сохранялась и на протяжении 2000-х…

Летом 2006 года, пишет заведующий отделом межнациональных отношений Института политического и военного анализа кандидат исторических наук Сергей Маркедонов, от нападений и поджогов пострадало более десяти русских семей на территории Республики Ингушетия, убита заместитель главы администрации Сунженского района Галина Губина, занимавшаяся программой возвращения русских в республику. В ночь на 16 июля 2007 года в центре станицы Орджоникидзевская Сунженского района было совершено убийство 55-летней учительницы Людмилы Терехиной и двух её детей. Во время похорон жертв этого злодейского убийства 18 июля 2007 года произошёл взрыв, ранения получили более десяти человек. В 2004 году правительство Ингушетии начало реализовывать специальную программу по возвращению русскоязычного населения, вынужденного покинуть республику в начале 1990-х. Однако за последние годы, по официальным данным, туда вернулось лишь около 500 человек. Вместе с тем, по словам нынешнего главы Ингушетии Юнус-Бека Евкурова, по данной программе в Ингушетию не вернулось ни одной семьи, а деньги, выделенные на это из бюджета, были попросту разворованы. Об этом он заявил в интервью корреспонденту Северо-Кавказского новостного агентства.

Как отмечает Маркедонов, «…сегодня в российских средствах массовой информации (особенно в так называемых русских регионах Южного федерального округа) принято писать, что русские стали в массовом порядке покидать республики Северного Кавказа в конце 1980-х, а к середине 1990-х годов их выезд превратился в фактическое бегство. На первый взгляд против такого тезиса невозможно спорить. Эмпирические данные говорят о количественной «дерусификации» региона. В межпереписной период (1989–2002) только число русского населения Адыгеи практически сохранилось на прежнем уровне – до распада СССР (в 1989 году – 447 тысяч, в 2002-м – 445 тысяч). В Северной Осетии, которую считают, в том числе и на официальном уровне, российским форпостом, русское население значительно сократилось (в 1989 году русские составляли 29,9 процента населения республики, в 2002-м – 23,4). Одними из самых «дерусифицированных» республик Северного Кавказа являются Ингушетия и Чечня. В Ингушетии в межпереписной период (1989–2002) численность русских сократилась в 6,5 раза. Между тем, по данным Всесоюзной переписи 1989 года, на территории Сунженского района проживали 19,3 тысячи русских (31,1 процента населения района) в то время как ингушей – 26, 6 тысячи (42,9 процента), а чеченцев – 13, 3 тысячи (21,5 процента)».

Согласно информации заведующего отделом межнациональных отношений Института политического и военного анализа, с 1991 года Чечню покинуло более 200 тысяч русских. В столице Чечни Грозном, по данным на 2005 год, русских осталось всего 500 человек, не считая чиновников. В Кабардино-Балкарии с 1992-го число выезжающих русских неизменно стало превышать количество новоприбывших. В 1993 году республику покинули 17 252, в 1994-м – 15 094, а в 1995-м – 14 951 человек. В межпереписной период в Карачаево-Черкесии (КЧР) русские из первой по численности этнической группы (42 процента населения в 1989-м) стали второй (33,6 процента в 2002 году; для сравнения: число карачаевцев в том же году стало 38,4 процента). В Дагестане русское население сократилось наполовину (10 процентов населения в 1989-м и 5 – в 2002-м).

Данная ситуация весьма симптоматична и требует пристального внимания со стороны как специалистов, так и непосредственно чиновников. В контексте её обсуждения логично перейти к следующему фактору, выделяемому в числе основных и имеющего прямое отношение к мотивации поведения представителей титульных этносов кавказских республик в стрессовой политической ситуации. Речь идёт о таком масштабном явлении, которое можно обозначить как подъём этнического самосознания населения российских провинций. Данное явление в своём практическом осуществлении следует рассмотреть в нескольких аспектах.

Проявляясь на культурном и информационном уровне, подъём этнизма породил явление, которое доктор социологических наук, профессор Ростовского государственного педагогического университета Галина Денисова обозначила как «Русский исход в северокавказском дискурсе».

«Знакомство с достаточно обширной региональной публицистической и научно-публицистической литературой позволяет выявить несколько переплетающихся сюжетов дискурса по проблеме исхода русских: 1. рассмотрение имперского прошлого исторического взаимодействия русского и кавказских народов, лейтмотивом которого является идея необходимого материального возмещения со стороны государства утрат, понесенных кавказскими народами. (Здесь возникает оппозиция – сильный милитаризированный имперский (советский) центр и гордые, свободные, насильственно подчиненные, но не смирившиеся народы); 2. критическое отношение к советскому опыту строительства экономики в северокавказских республиках; 3. противопоставление повседневной, строго регламентированной культуры быта кавказцев и маргинального в культурном отношении, деградирующего русского населения», - пишет Денисова.

Активное муссирование этих тем певцами местной «самостийности», новоявленными «почвенниками» способствует в терминах автора «расширению межэтнической дистанции», что в пределе приводит к «накоплению потенциала межэтнической напряжённости». Незамысловатые концепты, производимые такого рода авторами служат апологией регрессии административно-хозяйственных форм, утверждая чуждость советско-модернизационного «тягла» традиционно ориентированному на извлечение естественно-природной ренты хозяйственному менталитету местных кланов. Как отмечает Денисова, «…тем самым, профессиональная деятельность представителей почвеннического направления этнических интеллектуальных кругов направлена на разрушение достигнутых в советский период результатов модернизации кавказских социумов».

Востребованность такого дискурса автор доклада объясняет потребностью в «компенсаторно-защитной реакции на те проблемы, с которыми столкнулись северокавказские республики в ситуации "шоковой терапии" 90-х годов». В сфере же политического поведения такой дискурс служит обоснованием для шантажа местных элит в отношении федерального центра. Для самих же публицистов-"почвенников" его востребованность даёт возможность «утвердить свою значимость в этнической культуре, затушевывая профессиональную неконкурентоспособность».

Итак, отдельные деятели культуры и массовой информации способствуют формированию негативного отношения к русскому фактору в жизни кавказских этносов, представляют русскую культуру и способы управления, привнесённые русскими, в качестве глубоко чуждых местным культуре, традициям и менталитету. Активно внедряется идея «нашей земли» в противовес идее принадлежности к единой российской государственности. Всё это способствует формированию особого ментального фона, на котором разворачиваются уже гораздо более «осязаемые» аспекты означенного «подъёма» этничности и представляющие его наиболее грубые и деструктивные формы.

Проявляясь на административном уровне этот «подъем» порождает диспропорцию, иногда колоссальную, в степени представленности «нетитульных» народов в органах республиканского и местного уровней и органах правопорядка. Характерным примером данной тенденции является изменение избирательного законодательства, предпринятое в 2000-м году в республике Адыгея. Согласно новому порядку формирования Совета представителей республиканского парламента города Майкоп (75% от 154,6 тысяч человек – русские) и Адыгейск (русских – 19% из всего 14,5 тыс. жителей) получили в этом органе равное представительство. Уже на этом примере можно себе представить примерные масштабы диспропорции в представительстве русских и других нетитульных этносов республики по сравнению с адыгами.

Далее, проявляясь в экономике и обуславливая «выдавливание» русских из производственной и коммерческой сфер, фактор этнизации является составной частью более обширной темы, касающейся экономической ситуации в регионе. А она является, как известно, откровенно плачевной. На сегодняшний день все субъекты, входящие в СКФО дотируются из федерального бюджета. В целом по Северному Кавказу фиксируется самый высокий уровень безработицы и самый низкий прожиточный уровень в стране. При анализе данной ситуацией в её связи с изменением этно-демографического баланса принципиально важно учитывать роль русского населения Кавказа как преимущественного источника профессиональных кадров для высокотехнологичных и высокоорганизованных хозяйственных отраслей, сферы науки и образования. По оценкам Маркедонова, русские до сих пор составляют порядка 80% от общего числа занятых в этих сферах жителей Северного Кавказа. Соответственно, укрепление этномонополий на производство автоматически влечёт за собой усугубление описанных выше тенденций, порождая архаизацию, а в ряде случаев и отмирание целых отраслей хозяйства. Характерный пример тому – объёмный ВПК Дагестана – на сегодняшний день полностью «вставший».

В то же время по парадоксальной, на первый взгляд, логике, чем меньше русских остаётся на Северном Кавказе, тем всё более уверенно проявляет себя тренд на «национализацию» всех сфер общественной жизни представителями титульных этносов, тем тяжелее и неуютнее становится жизнь остающихся русских, тем сильнее становится и их мотивация к тому, чтобы уехать на Север. Как справедливо отметил директор Южно-российского независимого института социальных исследований Олег Цветков, «за титульную "государственность" русские голосуют «ногами». Естественно, что жертвами процесса прогрессирующей моноэтнизации республик Северного Кавказа являются не только русские, но вообще все «нетитульные» этносы их населяющие. Таким образом, в данном контексте встаёт ещё и вопрос ответственности русских как государствообразующего народа за судьбы упомянутых нетитульных этносов.

Негативное влияние оттока русских на состояние экономический, административной, научно-образовательной систем Кавказа отмечается всеми исследователями. Обратное утверждение в ходу разве что в рамках пресловутого «северо-кавказского дискурса», о котором шла речь выше, и в рамках которого осуществляется банальная подмена понятий.

Следует ещё раз подчеркнуть, что «русский вопрос» в данном случае является элементом общего комплекса хозяйственных проблем, связанных с моноэтнизацией национальных республик. Как отмечают в работе «Этнополитические противоречия на территории Северного Кавказа. Вариант их решения» Н.А. Гаврилова и С.В. Передерий, разделение труда по национальному признаку характерно для полиэтнического населения Северного Кавказа. Разделение труда между этническими группами - например, между кабардинцами, балкарцами, русскими и т.д. в Кабардино-Балкарии, между карачаевцами, черкесами, русскими, ногайцами и т.д. в Карачаево-Черкесии, закрепление отдельных видов деятельности за представителями конкретного этноса в стабильные и благополучные периоды развития общества не вызывают обострения этнополитической напряженности. В стабильном обществе это воспринимается как нормальное явление. Так, например, в Дагестане аварцы, рутульцы, цахуры, агулы и другие издавна заняты большей частью овцеводством, даргинцы и лезгины – овцеводством и садоводством, кумыки – зерновым хозяйством и овощеводством, лакцы – овцеводством и специализируются в различных ремеслах, табасаранцы – земледелием, садоводством и ковроткачеством. В сознании каждого этноса региона складывается система оценок и ценностей, определяющих престижность того или иного вида деятельности, в результате чего в полиэтническом обществе Северного Кавказа складываются этнопрофессиональные ниши, традиционно, зачастую в течение многих поколений закрепляемых за представителями этнических групп.

Соответственно, вытеснение нетитульных этносов из традиционно занимаемых ими хозяйственных ниш приводит к дисбалансу и системным сбоям в экономике республик. Очевидно, что фактор русского населения занимает в данном контексте особое место, поскольку именно с русским присутствием связано функционирование наиболее сложных, технологически и интеллектуально ёмких компонентов экономической и гуманитарной сфер. С поступательным ухудшением хозяйственной ситуации в регионе, чему способствует отток русских, экономически обесточенные субъекты покидает и коренное население. В итоге весь процесс приобретает лавинообразный характер и грозит привести к полному экономическому параличу региона.

Уже сегодня дотационный статус северо-кавказских республик приобретает хронический характер, что порождает уже в умах жителей районов центральной России опасную идею, являющуюся как бы зеркальным отражением кавказского этносепаратизма – идею об экономической целесообразности вывода «иждивенцев» из состава РФ. Являясь крайне близорукой с собственно экономической точки зрения, эта идея не выдерживает уж вовсе никакой критики с точки зрения геополитики и перспектив изменения культурно-цивилизационной картины евразийского материка.

Разумеется, объективный процесс целенаправленного вытеснения русских из занимаемых ими социальных ниш в подавляющем большинстве случаев является не легальным с правовой точки зрения. Примеры, подобные изменениям в избирательных законодательствах, представляют собой попытки такой легализации. При этом, однако, очевидно, что в целом ряде сфер такая легализация не представляется возможной. Таким образом, в этих сферах процесс давления на русское население носит характер прямого нарушения их прав. Эти нарушения колеблются в широком диапазоне – от убийств и грабежей, широко практиковавшихся особенно в периоды боевых действий, до искусственного создания бюрократических препон при попытке русских открыть своё дело или расширить производство, устроиться на работу, получить социальные гарантии, купить или даже хотя бы сохранить за собой имеющуюся жилплощадь.

Дополнительным фактором усугубления ситуации в данной области является крайне слабое, фактически ничтожное освещение этой проблемы. Само собой, местные власти никоим образом не заинтересованы в оглашении подобных фактов. Соответственно, от них исходит давление на местные СМИ, которые такую информацию получают, но не распространяют. Так по свидетельству сотрудника информационного агентства Интерфакс-Юг, пожелавшего остаться неназванным, такая информация в агентство приходит, однако в ленты не попадает. «Всё, что касается притеснений русского населения в северокавказских республиках мы не даём, хотя такая информация к нам приходит. Если же она появляется, то руководство соответствующей республики звонит напрямую нашему руководству в Москву, мол, вы чего разжигаете межнациональную рознь. А те, соответственно, дают по башке нашему руководству. Так что мы стараемся подобные новости не давать, от греха подальше», - заявил сотрудник Интерфакс-Юг корреспонденту Северо-Кавказского новостного агентства.

Показательно, что все собеседники корреспондентов Северо-Кавказского новостного агентства, беседовавшие с ними с февраля по апрель 2010 года, когда местные «национальные» элиты рапортуют о благополучном состоянии русского населения в Северо-Кавказских республиках, как один отказались от упоминания их реальных имён в репортажах агентства.

Что же касается профессиональных правозащитных НПО, действующих на Северном Кавказе, то этой проблемой они не занимаются принципиально. Достаточно ознакомиться с годовыми отчётами на сайтах «Мемориала» и других подобных организаций, чтобы «считать» явный элемент идеологической ангажированности авторов этих отчётов и сборщиков соответствующей информации. Главный акцент в этих исследованиях делается на нарушение прав именно титульных этносов северо-кавказских республик. Субъектом же этих нарушений так или иначе – прямо или косвенно – выступает федеральный центр в лице своих представителей на местах, а главным образом – структуры госбезопасности.

Показательным в этом отношении является признание известной правозащитницы Лидии Графовой, сделанное ею уже по итогам «чеченской правозащитной кампании» в середине 2000-х: «Мы виноваты перед русскими беженцами из Чечни. Мы – это в целом правозащитное движение. Именно с нашей подачи общественное сострадание замкнулось только на чеченцев. Это, наверное, заскок демократии – поддерживать меньшинство даже ценой дискриминации большинства… И я должна признаться – мы искренне считали, что должны отдавать предпочтение им перед русскими. Потому что чувствовали перед ними историческую вину за депортацию. Большинство правозащитников до сих пор придерживаются этого мнения. Лично у меня постепенно чувство вины перед русскими перевесило».

Таким образом, вместо того, чтобы предоставлять весь доступный спектр информации о правовых нарушениях на Северном Кавказе, означенные НПО как правило льют воду на мельницы всё тех же местных этно-национализмов. Информация же, выбивающаяся из этого фарватера, при попытке её публикации, как правило, получает квалификацию способствующей разжиганию межнациональной розни. Подобный способ действий, систематически практикуемый как местными властями, так и «независимыми» правозащитниками, прямо способствует замалчиванию объективно существующих проблем и косвенно - их дальнейшему усугублению.

Следующим важным фактором тревоги для русского населения Кавказа, провоцирующим его отток, является активизация политического ислама. Некоторые исследователи придают этому фактору самостоятельное значение, другие более склонны рассматривать его как одно из проявлений того же национализма и даже называют исламизм «камуфляжем» национализма.

Однако при этом нельзя отрицать того, что в дискурсе ряда экстремистских организаций, по крайней мере, на уровне декларации религиозно-доктринальный компонент явно превалирует над национал-сепаратистским. В первую очередь это касается всевозможных проектов построения на территории Северного Кавказа независимой теократии или включения этой территории в ещё более обширное образование соответствующего толка. Яркий пример тому – «Кавказский эмират», чей лидер Саид Бурятский недавно был ликвидирован российскими спецслужбами. В любом случае религия является дополнительным фактором, усугубляющим отчуждение русского населения Кавказа от местных социальных процессов и вовлечённых в них этносов. Всё это – не говоря уже о том, что террористическая активность исламских боевиков создаёт общий стрессовый фон, способствующий оттоку населения из «опасных» регионов.

Суммируя все перечисленные факторы, можно сказать, что «исходу» русских с Кавказа способствует складывающийся неблагоприятный именно в их отношении социальный климат, имеющий как свои безличные (преимущественно экономические) предпосылки, так и своё лицо – национализм титульных этносов северокавказских национально-административных образований.

Может показаться парадоксальным утверждение о том, что сами эти административные формы являются, по сути, причиной или, по крайней мере, фундаментальным институциональным контекстом этих процессов. Ибо, как уже было отмечено выше, сами эти процессы вполне новы для Кавказа.

В связи со всем вышесказанным, а именно, что отток русских с Северного Кавказа происходит в контексте моноэтнизации кавказских республик и «национализации» местных административных и производственных институций, встаёт проблема по сути «возрождения полиэтничности», как её сформулировала Индира Джабраилова. Ибо конечным и наиболее пагубным следствием моноэтнизации республик Северного Кавказа является усиление «центробежных сил», то есть тенденций на выделение соответствующих территорий из состава РФ под лозунгами создания независимых национальных государств.